Золотой киль. Страница 2

Он покачал головой:

— Да нет, я уже слышу звонок.

Брови его нахмурились.

— Я тут изучал приходные книги и обнаружил, что ты вкладываешь больше меня, поэтому решил продать тебе половину дела по льготной цене, всего за пять тысяч фунтов.

Пять тысяч — смехотворная цена за партнерство в такой процветающей фирме, но у меня не было и половины этой суммы. Поймав мой унылый взгляд, он прищурился.

— Знаю, что у тебя нет таких денег, но ты ведь неплохо заработал на своих проектах за последнее время. По моим подсчетам, около двух тысяч.

Том, как всегда проницательный, был прав — у меня было даже на две сотни больше.

— Около того, — схитрил я.

— Ладно, вкладывай две тысячи, а остальные три возьмешь в банке. Они дадут тебе ссуду, когда проверят наши счета. Вернешь их за три года из прибыли, особенно если осуществишь свой план с гоночной шлюпкой. Ну, так как?

— Идет, Том, — согласился я радостно, — сделка что надо!

Идея постройки гоночной шлюпки, о которой упомянул Том, давно зрела в моей голове, ведь в Англии уже вовсю выпускались наборы готовых конструкций «Строим сами». На обширных просторах Южной Африки много маленьких озер, и я подумал, что мог бы поставлять туда маленькие суденышки, если налажу их серийное производство, — и целые лодки, и недорогие наборы готовых деталей для самостоятельной сборки.

Мы построили еще один деревообрабатывающий цех, и я разработал проект лодки — родоначальницы класса «сокол». Молодому парню Гарри Маршаллу передали подряд на ее строительство, и он отлично справился с делом. Фирма к этому касательства не имела, и Том, оставшись в стороне, выражал свое презрение фразой: «Эта ваша чертова фабрика…» Но нам она принесла кучу денег.

Тогда же я познакомился с Джин, и мы поженились. История нашей с Джин совместной жизни не имеет отношения к моему рассказу, и я бы не стал упоминать о ней, если бы не одно происшествие, которое случилось гораздо позже. Мы были счастливы и крепко любили друг друга Дела шли хорошо, у меня была жена, дом — о чем еще мечтать мужчине?

В конце тысяча девятьсот пятьдесят шестого года совершенно неожиданно скончался от сердечного приступа Том. Наверное, он знал, что с сердцем у него не все в порядке, хотя никогда об этом не говорил. Свою долю в фирме он завещал сестре своей покойной жены. Она оказалась полным профаном и в коммерции, и, тем более, в судостроении, так что мы наняли адвокатов для переговоров, и наследница согласилась продать мне свой пай. Я выложил намного больше тех пяти тысяч, которые заплатил когда-то Тому, но сделка была выгодной, хоть я и испытал финансовый страх, так как крупно задолжал банку.

Я горевал по Тому. Он дал мне такой шанс, который редко выпадает на долю молодого человека, и я был благодарен ему. Верфь, казалось, опустела с тех пор, как он перестал появляться у стапелей.

Но фирма процветала, и мой авторитет конструктора окончательно утвердился, так как я владел большим количеством патентов. Джин взяла на себя управление конторой, а поскольку большую часть времени я проводил у чертежной доски, то сделал Гарри Маршалла управляющим верфи, и он вел дело очень умело.

Джин, как истинная женщина, навела в конторе ослепительную чистоту, едва успев взять бразды в свои руки. Однажды она откопала какую-то старую жестяную коробку, которая годами пылилась на дальней полке. Порывшись в ней, она спросила:

— А почему ты хранишь эту газетную вырезку?

— Какую вырезку? — спросил я рассеянно.

В этот момент я читал письмо, речь в котором шла о весьма выгодной сделке.

— Ну, эту, о Муссолини, — приставала Джин, — я прочту тебе.

Она присела на край стола, придерживая пальцами пожелтевшие клочки газетной бумаги: «Шестнадцать итальянских коммунистов осуждены вчера в Милане за причастность к делу об исчезновении сокровищ Муссолини. Сокровища, пропавшие в конце войны, включали партию золота из Итальянского государственного банка и много личных вещей Муссолини, в том числе эфиопскую корону. Предполагается, что большое количество правительственных документов исчезло вместе с сокровищами. Все обвиняемые, однако, заявили о своей непричастности к делу».

Джин смотрела на меня.

— О чем тут речь? Что все это значит?

Я вздрогнул. Далеко ушло то время, когда я задумывался об Уокере и Курце, о драме, которая разыгралась в Италии. Улыбнувшись, я ответил:

— Я мог бы разбогатеть, если бы не эта газетная история.

— Расскажи, пожалуйста, — попросила Джин.

— История длинная, как-нибудь в другой раз.

— Нет, — настаивала Джин, — сейчас. Меня всегда занимали рассказы о сокровищах.

Пришлось отложить непрочитанную почту и поведать ей об Уокере и его безумной затее. История эта возвращалась ко мне из тумана прошлых лет обрывками. Кто упал со скалы — Донато или Альберто? Или его столкнули? Рассказ мой тянулся долго, и работа в конторе была в этот день заброшена.

С Уокером я встретился в Южной Африке, куда приехал из Англии сразу после войны. Мне посчастливилось получить хорошую работу у Тома, но отсутствие друзей и легкое чувство одиночества привели меня в спортивный клуб Кейптауна, где можно было в компании посидеть и размяться. Уокер был одним из тех пройдох, которые вступают в клуб для того, чтобы иметь возможность выпить в воскресенье, когда другие питейные заведения закрыты. Его никогда не видели в клубе на неделе, но каждое воскресенье он непременно появлялся, играл для приличия партию в теннис, а все остальное время проводил в баре.

В баре мы с ним и познакомились. Там стоял невообразимый шум, и я вскоре понял, что попал в самый разгар спора о сдаче Тобрука.[1]

Одно только упоминание об этом городе вызывало бурные споры в любом уголке Южной Африки, потому что его капитуляция воспринималась как национальный позор. Сходились всегда на одном — южноафриканцев бросили в беде, но постепенно разговор переходил в горячий и неопределенный спор. То обвиняли британских генералов, то командующего южноафриканским гарнизоном генерала Клоппера — все шло в ход в тех длинных и бесполезных ссорах.

Меня спор не волновал, ведь моя военная служба прошла в Европе, поэтому я сидел, спокойно наслаждаясь пивом и не вмешиваясь в разговор. Моим соседом оказался молодой человек приятной наружности, но со следами беспутной жизни, которому, очевидно, было что рассказать, так как каждое свое выступление он сопровождал ударом кулака по стойке. Я встречал его здесь и раньше, но знаком не был. Все сведения о нем я почерпнул из своих наблюдений: он, как я понял, много пьет, даже сейчас, за время, что я тянул свое пиво, он успел выпить две порции бренди.

В конце концов, и этот спор умер естественной смертью, так как бар опустел, и в нем остались только мой сосед да я. Допив свой стакан, я собрался уходить, но тут он с горьким презрением заявил:

— Много они знают об этом!

— Вы были там? — спросил я из вежливости.

— Был, — ответил он мрачно. — И оказался в этом мешке вместе с другими. Правда, ненадолго, из лагеря в Италии я выбрался в сорок третьем.

Он взглянул на мой пустой стакан:

— Выпьем по одной на дорожку?

Делать мне тогда было нечего, поэтому я согласился.

— Спасибо, я буду пиво.

Он заказал пиво для меня и порцию бренди для себя.

— Меня зовут Уокер, — представился он. — Да, я бежал после того, как пало правительство Италии, и присоединился к партизанам.

— Это, вероятно, было интересно, — сказал я.

Он рассмеялся.

— Пожалуй, подходящее слово. Это было интересно и жутко. Наверное, вы вправе сказать, что я и сержант Курце действительно интересно провели время — с этим типом мы были почти неразлучны.

— С африканером? — вырвалось у меня.

В Южной Африке я был чужаком и мало что успел узнать об этой стране, но такое имя могло быть только у представителя народа африкаанс.

— Точно, — подтвердил Уокер. — Настоящий крепкий парень. Мы держались друг друга после побега из лагеря.

1

Тобрук — город и порт в Ливии, на побережье Средиземного моря. Во время второй мировой войны, в январе 1941 г, был занят английскими войсками. В апреле-декабре 1941 г. выдержал восьмимесячную осаду немецко-итальянских войск. — Здесь и далее примеч. переводчика.